Сны упорхнули в полузакрытую дверь утра, и Эжен не пошел за ними, предпочитая проснуться. Было начало нового дня, в двери которого уже не могли войти сны, а Эжен уже переступил порог. Еще несколько минут сны путались тенями в его длинных густых ресницах,  опаляя темнотой кожу щек, а потом растаяли весенним снегом под лучами утреннего света.
Некоторое время он лежал в постели, словно заново привыкая к своему телу, до утра бродившему по коридорам снов – своих или чужих – неизвестно. Потом сел, оглядываясь вокруг. Пустой, равнодушный взгляд незнакомому показался бы циничным, но это на самом деле была пустота, вызванная болезнью глаз. Эжен не был полностью слеп, но зрение его давно потускнело, ослабело, растаяло льдинками в густых зрачках, словно камень, утонувший в жидкой горячей асфальтовой луже.
Некоторое время было затрачено, чтоб встать, привести внешность к единому содержанию с внутренним состоянием. Эжен вполне справлялся сам: в Доме-без-Дверей все было сделано для его удобства, и только иногда молодой человек прибегал к помощи прислуги.
В столовой – комнате, отражающей сразу все праздники года – уже должны были накрыть стол завтраком, приготовленным Бернаром – поваром, оттачивавшим свое искусство в Милане, Париже, Риме. И завтрак был своеобразный: только прозрачный бульон со щавелевыми змейками в нем, салат, в котором мозаикой сложены ветки хорошо вымытого укропа с лимонными дольками, стакан со смешанными двумя видами сока. Утром Эжен ел мало.
Наконец прошла эта часть утра, связанная с хлопотами о себе, и можно было закончить. Прислуга незаметно расставляла все в доме на свои места: была заправлена постель, убрана посуда…
Утро выходного ознаменовалось музыкой, без которой Эжен не мог долго обходиться. Небольшую внутреннюю комнату, у рабочего кабинета заполнили хитросплетенные кружева звука выливались в ноктюрн Дебюсси «Сирены», пронизывающий стены и окна мягко колышущимся ритмом морских волн, на которых сирены поют свои песни, полные призыва и соблазна.

Руки Эжена зависли над клавишами, мелодия оборвалась, и ее последние звуки стекли в кончиков пальцев каплями на белое дерево клавиатуры. Он не любил, когда его игру для себя прерывали. Конечно, Эжен вполне мог сыграть по просьбе или по своему желанию, но когда играл для себя – никто не должен был беспокоить.
Он протянул руку, закрывая крышкой инструмента белые ровные зубы клавиш, и повернулся к стоящему за его спиной секретарю.
«Невоспитанный по своей неопытности…» - мысль эта ясно возникла в голове Эжена. Именно так, потому что, несмотря на выходной день, молодой человек остался в его доме, хотя вполне мог отправиться к себе, или по личным делам. Ведь у юности вечные дела, требующие поспешных, неукоснительно-быстрых разрешений. Улыбка прозрачным стеклом легла на губы советника, и лицо его в общем сделалось привлекательнее, стекло смазало остроту подбородка и характера Советника.
Чернильная темнота повязки уставилась в лицо секретаря, недавно принятого на работу. Эта темнота вглядывалась в каждую черточку Мэя, пристально изучая. Потом обладатель повязки поднялся, и каждое движение его было красивым, как движение тени кошки.
- Господин секретарь, мы предпочитаем, когда люди не курят, - как обычно в его смешались лица, называющие единое и множество. – К тому же вы молоды для такой вредной привычки.
Как он определил, что рядом с ним стоит именно Мэй – было неясно, ответ же был простым: Эжен вполне обходился без зрения, хорошо владея остальными чувствами, никогда не мешавшими человеку видеть без глаз.
Эжен сделал небольшой шаг вперед, чуть протянул руку на уровне груди, невысоко поднимая:
- Да, вы позволите нам рассмотреть вас, господин секретарь? Хотелось бы знать в лицо, человека, который будет работать в этом доме, - в голосе его впервые прозвучала приветливость, в тот же миг рыбкой ускользнувшая назад в губы Эжена.

Кажется, замечание задело. Во всяком случае, пауза перед ответом-разрешением была, значит – что-то в словах задело. Пальцы коснулись одежды, ткань была грубовата на вкус Эжена, но это сейчас не важно.
Потом пальцы, вздрагивающие слегка, поднялись по рукаву, задели воротник, шею, и замерли у основания скулы, там, где под кожей билась тонкая жилка, выдающая биение птиц, заключенных в клетку сердца юноши. Мэй должен привыкнуть к этому жесту: это прикосновение  лучше любого детектора лжи – биение сердца ни с чем не спутаешь
Тонкие пальцы коснулись подбородка, приподнимая. Пальцы гибкие, словно улитки. И мягко, успокаивающе они скользят по лицу Мэя, изучая его. Словно художник, тщательно выписывающий черты лица на холсте, так и рука Эжена легко движется. И касания его прохладных пальцев должны быть приятны
Вторая рука легла на плечо, будто Эжену было трудно стоять.
«Красивый…»
- Скажите, господин секретарь. Как вы смотрите на то, чтобы составить нам компанию в небольшой прогулке?
И называет Мэя пока безлично, потому что в скором времени будет безбожно – на взгляд юноши – путать и коверкать его имя, сам делая вид, что просто не помнит, как зовут его служащего.
«Раз уж вы не соизволили уйти домой в свои законный выходные дни…»
Господин Исаилович редко выходил из своего дома в это время, полагая, что Луна в пятой четверти вовсе не так хороша, как во второй, однако, в погожий день не хотелось прятаться от дождя, которого нет.

Отредактировано Эжен (2008-01-11 22:23:17)

Красивые, ухоженные пальцы руки легкими мотыльками порхали, скользили по лицу.
Скоро Мэй определит для себя, что Эжен обладает особым пристрастием к дорогим и изысканным вещам: он отличал по звону серебряную вилку от простой металлической и хрусталь от стекла, любил породистых животных, хорошо построенные дома и красивых любовников. Полуслепота не мешала ему прочувствовать красоту, какую определял для себя Эжен Исаилович.
- Красота – это болезнь, - произнес Эжен те самые слова, какими отмечал свою личную вещь, а продолжение его слов было тоже не слишком ясным. – Красивый мужчина не для женщин.
Как сфинкс, он иногда выдавал странные фразы, и чтобы суметь их разгадать, вероятно, надо было задаться целью изучить непонятный язык книги под названием «Эжен Исаилович». Поэтому секретарь должен научиться пользоваться своим умом, как и серебряным ножом за обедом, а все ножи в Доме-без-дверей заточены только с одной стороны, что для незнающего создает определенную трудность.
Эжен убрал руку от лица юноши, чуть улыбнулся. Тот снова не мог сразу решить, как поступить, видимо, нова обстановка была для Мэя неясной головоломкой, а сам он еще не понимал, что является одним из ее составных.
- Через двадцать минут, господин секретарь, мы будем ждать вас в машине, у ворот дома, - и Эжен развернулся, уходя в  проход арки, ведущей в мозаику своих личных комнат.
И шаг его был плавен, подобно тени кошки ускользающей от лап солнечных лучей.
Принять душ, аккуратно расчесать и уложить свои волосы, ледяной ореол, переодеться. И все это самостоятельно, с изящной аристократической грацией.
Выйти из дома, но прежде, чем перешагнуть порог, проверить на месте ли вшитый в манжет куртки маленький листок вербены, спасающий от пристальных чужих взглядов, рассеивающих внимание смотрящего на тебя.
Черная машина уже ждала у входа, и Эжен сел на заднее сидение, и принялся ждать своего нового  помощника.

- Центральная аллея парка -

- Центральная аллея парка -

К своим ужинам с блюдами из снов Эжен всегда готовился тщательно. Главное сейчас – было сделать всё вовремя. Нельзя было отступать от секундной стрелки часов, нельзя было и опережать ее.
Сначала душ, потом аккуратно причесанные волосы, заплетенные в косу на три четверти и перевязанные тонкой белковой лентой синего цвета. Чистая, идеально белоснежная рубашка, рукава похожи на белые цветы араукарии, ибо завернуты по локоть, темные брюки, скроенные точно по его фигуре…
Потом несколько распоряжений, касающихся прислуги – этот вечер все они могу провести дома. Потом  кухня, на которой Эжен ориентировался достаточно легко, господин Бернар  только молчаливо помогает, принимая странности хозяина и запоминая дивные рецепты, готовящиеся сейчас Советником. Все точно, как на порционных часах: три блюда, первое, второе и третье, и к каждому свой особый напиток, чтобы оттенять вкус.
Даже стол он накрывает сам, чтобы не сбить симметрию своих снов. Квадратные тарелки, черные, словно смола, такие же квадратные салфетки, но белые, как первый снег, еще не упавший на землю. Рядом столовые приборы, но странно выложенные: абсолютно одинаковые столовые принадлежности лежат с обоих боков тарелок, словно отражаются в зеркальной стене, делящей тарелку пополам. Высокая ваза с ветками цветущей сирени двух цветов. Какие по цвету, Эжен не знает, различает их только по запаху – ветки с разных кустов.
Юноша не заставил себя ждать: без десяти шесть в дверь позвонили, и одновременно  с этим звонком, Эжен сказал своему повару, господину Бернару, что тот свободен до завтрашнего дня. Рука его, вместо того, чтобы нажать дверную ручку, повисла в воздухе, он закрыл глаза и крепко зажмурил веки, как будто собирался окрашивать ткань в черный цвет. Он давно и хорошо усвоил, что ткань возьмется хорошо, если перед закрытыми глазами возникнет абсолютная темнота. Но стоять долго Эжен так не стал, потому что потом могли появиться красные пятна, а заглядывать через печати в будущее сейчас у него не было необходимости.
Эжен вышел в зало, когда эхо звонка затихло. Молодой человек вышел в комнату, из которой на второй этаж поднималась лестница в двенадцать ступеней, а с другой стороны была вторая, главная дверь в доме - внешняя. Он хорошо знал свой дом, и шел уверенно, не теряясь: девять шагов до тиканья часов, пять вперед, три налево – диван, где лежала книга с закладкой, которую Советник читал вчера.
Он открыл дверь:
- Добрый вечер, господин секретарь, - и легкая, чуть светящаяся хрусталем улыбка. – Мы просим простить нас за неофициальный вид, - сказал серб, закрывая за юношей двери.
Хотя и этот его, «домашний», как он выразился вид, был безукоризнен: ни одной мятой складки на ткани брюк и рубашки, даже закатанные рукава расцветают необычными бутонами.
Когда они сели за стол, Эжен произнес:
- В последние недели от моих снов дурно пахнет. Они стали густыми, как мамалыга, и черными, как деготь. А сквозь них текут огромные массы времени, похожие на подземные реки, хотя проснувшись я вовсе не становлюсь старее, чем я есть, чем был раньше. В моей жизни существуют как будто два времени. В одном времени не стареешь, но вместо тела тратиться что-то другое. Карма? Может быть, наше тело и душа – это горючее? Горючее дл чего? В любом случае, этот ужин особый, господин секретарь, этот ужин предназначен не для вашего тела, а для вашей души, - Эжен поднялся,  направляясь за первым блюдом и оставляя юношу раздумывать над его словами.

Советник вернулся в комнату, и они сидели за столом вдвоем.
- Я буду пояснять вам блюда, - говорил Эжен. – Потому что в них нет ничего особенного, как это кажется. Только сначала один вопрос, господин секретарь. Скажите, какого цвета ветви сирени? Я знаю, что они разные, но я не могу видеть их цвет…
Он сидел ровно держа спину, и локти его  не касались стола, а стекла очков внимательно смотрели перед собой. И если бы не этот вопрос, можно было сказать, что недостатка в зрении нет. Только после ответа, молодой человек кивнул на широкую, но не слишком глубокую тарелку, стоящую перед ним.
– Первое блюдо перед вами, но прежде – выпейте из первого стакана, - рядом с тарелками стояли стаканы разной формы и разные по цвету: перламутровый, будто туда налили лака для ногтей, кристально–белый, как вода из родника, светло-голубой и наконец – цвета молока, разведенного водой. – То, что вы пьете, - продолжил Эжен, когда оба сделали по глотку, - определяется словом «маргарос», и в нем нет алкоголя: липовый мед, сок крыжовника, ледяное проваренное молоко, апельсиновый сок и близнец-желток из одного яйца дают цвет перламутровой раковины. В тарелке – особый пивной суп с вестфальским ржаным хлебом, настоянный под лунным светом ровно три часа, ни больше, ни меньше.
Эжен замолк, вглядываясь в поверхность темного пива со сливками на своей тарелке, словно хотел прочитать там будущее – свое или Мэя.
- Второе блюдо – особое, - сказал Эжен, убирая тарелки, когда они  поели. – Отнеситесь к нему с должным уважением, то есть выпейте из второго стакана – эту превосходную ракию, сделанную из винограда, собранного в монастыре Синая.
Широкие белые тарелки из майолики с изображение карт легли на стол, Мэю досталась тарелка с надписью «Le jugement» и рисунком, на котором был ангел.
- «Суд»,  - перевел Эжен надпись, сразу стирая со своих губ слово глотком ракии. – Это блюдо готовилось следующим образом. Берут бедра двух зайчих среднего размера, вымоченные в маринаде и нашпигованные семечками подсолнечника и чесноком, обмазывают густо замешанной глиной и запекают на жару  - na zaru, - добавил советник по-сербски. – До тех пор, пока глина не растрескается. Соус из красной смородины готовиться обычным образом, но обратите внимание на его цвет: в соусе  некоторое время держали анфракс, священный камень земли Офир.
Красивое лицо повернулось к юноше, голос советника стал чуть глуше и тише.
- Этот камень горяч и влажен, он красен, как вечерняя заря, как распустившийся цвет граната, как густое вино из виноградников энегедских…Камень в соусе придаст румянец вашим щекам, успокоит желудок и душу. Вы чувствуете запах шафрана и петрушки? Это должно успокоить ваши нервы. Вы легко узнаете разницу в поданном мясе: в одно заячье бедро воткнут шелковый флажок красного цвета, в другой зеленого. Правильно ешьте это блюдо: попеременно откусывая то от одного куска, то от другого, потому что между мясом двух существ всегда остается разница, которую ничем не скроешь, поэтому используйте разные вилки…
Советник слегка наклонил голову: мясо было превосходно пропечено и не должно было вызвать нареканий, а особые специи придавали блюду восхитительный аромат.
- Десерт, - голос Эжена сошел почти на «нет», и будто бы раскололся на две половины стеклянного снежного шара, осыпаясь тающими снежинками. – Почти – «тейглах», с одним отличием: вы видите медовые шарики с жареным миндалем внутри и асафетидой – пряностью, сберегущей ваше сердце от возможности расколоться пополам, а корица – усладит ваши сны. Сначала съешьте, а потом выпейте из третьего стакана, и надеюсь, лед в стакане не остудит ваш пыл, с каким вы идете  в свое будущее, господин секретарь. Состав напитка прост – водка и ликер «Кюросау» и кокосовая настойка, заключившая в себе горячее солнце Карибского моря…

- Благодарю, - ответил Эжен, выслушав ответ секретаря.
Перед тем, как сделать глоток из очередного стакана, он протянул руку к цветам и его тонкие пальцы на мгновение запутались в листьях и цветах, стоящих в вазе. Мэй внимательно слушал описания блюд, не сделал больших ошибок, которых мог бы и не простить ему Эжен.
Тарелки оставались пустые, и советник только чуть наклонил голову: как же была голодна душа этого мальчика. Сам он ел немного, но достаточно, чтобы утолить чувство голода.
- Вы правы, господин секретарь, - ответил советник, перекрестив тарелку с недоеденным мясом и отставляя ее.
Он поцеловал ложку, отложив ее на тарелку, а когда покончил с десертом, то придвинул к себе стакан с полупрозрачным «молоком».
- Если вы слушали внимательно, - эти слова означали, что Мэй явно отнесся не слишком внимательно к словам Эжена, сказанным вначале ужина. – Этот ужин не для вашего тела, а для вашей души. Кажется, она очень голодна, учитывая, что вы съедаете все до крошки. Все, что вы ели сейчас – не существует в природе, и никогда больше не будет существовать. Это блюда – из снов. Все, что вы пробовали – заключает в себе силу малой смерти, как еще называют сны.
Эжен изящно поднес бокал к губам, сделал три полных глотка, выпивая его содержимое.
- Последний стакан выпейте до дна, - произнес он. – То, что в нем – это обычная близость, которая поможет нам быстрее привыкнуть друг к другу, а цвет дает кокосовый ликер, являющийся одним из компонентов напитка.
И молодой человек повернул голову к юноше, улыбаясь. Улыбка его была мягкой и узорочной, словно иней на стекле, и по цвету – словно краска индиго.
«Сегодня твои сны буду самыми необычными в твоей жизни, мой мальчик…»
- Надеюсь, господин Август, ночевать вы останетесь у нас? – спросил Эжен.
Вот оно, началось: теперь Мэй стал почти своим, почти тем, кто допущен ближе остальных. Ушло навсегда безличное обращение, и отныне Эжен будет экспериментировать с именами. Выбирая то, какое больше понравиться ему самому. Не случайно «Август» - этим показано, что два месяца после мая почти прошли, и жар июня и июля сменился звездным виноградом наступающей осени.
- Не слишком благоразумно будет ехать сейчас к себе, - и красивым движение отставлен в сторону бокал с молочной близостью.

- Ваше скудоумие тут абсолютно ни при чем, господин Александр, - советник был невозмутим, как прозрачный лед, затянувший тонким корсетом лужу на дороге. – Напротив, мы думаем, вы вполне справитесь с работой, которую требуется выполнять.
Советник замолк, погружаясь в свои мысли, и непонятно, как продолжение разговора.
Как бы развернулся вечер дальше, известно не было. В любом случае, случайность – это то, что всегда полностью меняет цепи событий, и только некоторую небольшую долю в такие моменты вносят сами люди.
Сейчас аккуратная трель звонка разорвала минутное молчание, заставив слова так и не произнестись. Эжен поднялся, взял трубку телефона, стоявшего на одной из тумбочек.
- Алло.. Господин Эжен? Прошу извинить за столь поздний звонок.. – Знакомый голос, с неизмененными интонациями, точнее они завуалированы чем-то… Вежливым?. – Но Вы мне нужны как можно скорее.. Я жду Вас в своем кабинете и пожалуйста не задерживайтесь.
- Конечно, Ваше Величество, -  только и успеть сказать должное по форме согласие, чтобы услышать обрывистые короткие гудки.
Некоторое время вслушиваться в пустую тишину,  эхом мятущуюся в трубке. Молчание на проводе натягивается, словно тетива лука, но тут его сухо обрывает щелчок – Эжен положил трубку на свое место.
Потом взглянул на Мэя невидящими стеклами очков, мягко произнеся:
- Приятной ночи, господин секретарь, - объяснять не стал: ясно, что вызывают во дворец, пусть и на ночь глядя.
Впрочем, это кому как глядеть на ночь, а для Эжена круглые сутки было темно. Переодеться в костюм бежевого цвета, черную рубашку и проч. - привести безупречный порядок и еще более потрясающе завершенный и безукоризненный. Выйти из дома, внутренне поежившись наружной непогоде, сесть в машину,  и отправиться к голосу, прозвучавшему так неожиданно в трубке.

- Кабинет правителя -